Буквально через час-другой у тех, кого это интересует, будет подробнейшая картина происходящего…
Куда уж тут с моей кустарной видеоразведкой! Следовательно, в ближайшем будущем грядут некие важные события. Да, наступающим остро не хватает самонаводящихся снарядов и вертолетов огневой поддержки. Даже обычных штурмовых карабинов, способных с пятисот метров насквозь пробить двадцатисантиметровую керамзитовую плиту. А с антикварными винтовками много ли навоюешь!
Впрочем, навоевать-то можно, дело тут в другом. И я об этом другом уже начинал догадываться…
За спиной громыхнуло, и я дернулся, уже привычно подхватив лежащий рядом на подоконнике Людмилин «борхарт-люгер». Мог бы и выстрелить из-под плеча навскидку, если бы не сообразил, что угрозы для меня сейчас быть не может. Рановато…
— Ну, вы слишком остро реагируете, — сказано было по-английски, и я неторопливо обернулся, опустив ствол пистолета.
Станислав Викентьевич стоял на пороге и потирал ушибленное колено. Табуретку, видишь ли, неосторожно я оставил у порога.
Как-то незаметно за окном по-вечернему поголубело, а здесь вообще уже стояли бледно-чернильные сумерки.
— Жизнь, прошу прощения, приучила. А вам бы я не советовал подходить столь неожиданно. Результаты, боюсь, могут оказаться печальными.
— Ничего-ничего, это входит в общие опасности профессии. А где Людмила, она должна была вас прикрывать, так сказать, с тыла?..
— Устала Людмила, день, ночь и снова день выдались трудными. Я позволил ей отдохнуть пару часиков…
Станислав не сумел скрыть недоумения и недоверия. По его мнению, такое было невозможно. Исходя из полученного ей задания и четко просматривающейся неприязни к «чужаку» она не должна была и просто не могла уйти спать, оставив меня без присмотра.
Я пожал плечами и показал стволом пистолета в направлении ее комнаты.
Станислав вернулся буквально через три минуты.
— Не скрою, я удивлен… — Он поднял поваленную им же табуретку, сел на нее, извлек из кармана свой портсигар. По его интонации и выражению лица я понял, что он увидел гораздо более того, что имело место. Пусть так, сейчас мне все было на руку.
— Допустим, допустим, что даже и так. Не осуждаю никого, но более чем странно…
— Чего же странного?
— Так. Фантазии ума, как говорил великий русский писатель. Вернемся к делу. Что вы можете сказать об увиденном за окнами? Вы же успели хоть немного понаблюдать?
— Разумеется. Конкретика — на карте. Впечатление — печальное. Если воевать подобным образом, не стоило бы и затеваться…
— Вы помните одесское выражение: «Еще не вечер»?
— Помню, но вечер тем не менее уже наступил…
— Фигурально, фигурально давайте выражаться. Вечером ли, ночью, но тому, что положено, случиться…
— Не имею оснований вам не верить, однако же…
Снова я вывел его из равновесия своей манерой разговора. Отчего это даже не слишком далекие люди, не умеющие как следует излагать свои мысли, тем не менее остро чувствуют издевку, если с невинными глазами начинаешь копировать их стиль? А Станислав, или как там его, тем более не относился к разряду людей неумных. А вот поди ж ты…
— Достаточно, Игорь Моисеевич, вам не кажется?
На всякий случай я молча кивнул. Он тяжело вздохнул.
— А я ведь шел к вам, чтобы впервые поговорить спокойно, на равных, как цивилизованные люди…
— Yes, — согласился я. — Предварительно приставив ко мне даму, одержимую манией убийства.
— Да оставьте вы, — досадливо махнул он рукой. — А как же иначе? Что, оставить вас одного в сверхсекретной базе, снабженной, кстати, солидным запасом самого современного оружия?
— Простите, сэр, не знаю, как вас назвать в рассуждении серьезного разговора, но это не слова мудрого мужа. То вы собираетесь меня использовать как парламентера особой важности, то как агента-двойника в самом логове врага, а относитесь как к подозрительному перебежчику. Я вас искал? Я к вам в компанию набивался? Зачем это все? Я мог сбежать вчера вечером, мог зарезать вас бритвой во сне, мог уйти и десять минут назад. Однако я здесь. Что дальше?
Я бы на его месте просто взял бы и убил столь раздражающе-наглого пленника. Однако Станислав был терпелив, как истинный сын Альбиона.
— Ну хорошо. Вы, по вашим словам, контактировали со своими друзьями-коллегами года два, так?
— Примерно.
— И ничего в них странного не заметили?
— Заметил, и очень многое. Но люди, которые занимаются тайной политикой, не могут не быть странными по определению. Нормальный человек, имеющий десять тысяч фунтов, купил бы усадьбу на берегу реки или моря, ловил бы форель, вступил в приличный клуб, а то и просто в Индию бы уехал, где магараджи, йоги, слоны и игра в конное поло ранним утром, пока жара не наступила… Человека, который предлагает мне те самые десять тысяч за то, чтобы я украл набитый скучными бумагами портфель, я справедливо считаю дураком… А эти господа тратят не десятки тысяч, а сотни миллионов, и ради чего?
— Но вдруг содержимое портфеля стоит в тысячу раз больше?
— Во-первых, я этого не знаю, а во-вторых, десять миллионов мне не прогулять до наступления старости при самом богатом воображении…
Станислав вздохнул.
— А вот… Вот если вашими трудами будет возрожден Эрец Израэль? Неужто вековая мечта…
— Ох, бросьте, диа френд! Ведь я могу и вправду счесть вас ненормальным, вроде того, кто начал строить Шартрский или какой там еще собор. Ага, вот я поупираюсь сорок лет, помру, как полагается, от туберкулеза или от натуги, а еще лет через двести кто-то с молитвой разрежет ленточку у входа. И мир задохнется в восхищении. «Слава, слава самоотверженному Игорю Моисеевичу, притащившему на горбу краеугольный камень!»
Не желая больше втягиваться в бессмысленный и бесконечный разговор, Станислав молча вышел в коридор, повозился там, погромыхивая металлом о металл, и вернулся, неся перед собой универсальный пулемет «ПКМ» с пристегнутой сбоку патронной коробкой.
— Приходилось вам такое видеть? — спросил он, ставя пулемет на стол, на откидные сошки.
— И неоднократно, а в чем дело?
— Этот пулемет стоит на вооружении армии Югороссии, бывшей Белой…
— Да.
— А чем вооружена Красная Армия, да и все остальные европейские армии тоже?
— Мало ли… «льюис», «шош», «максим», «кольт», «гочкис», «браунинг», — я четко выдавал марки пулеметов, виденных в коллекции Шульгина. Мог бы также с ходу перечислить их тактико-технические данные.
— И вас ничего не удивляет?
— Абсолютно. Пулемет как пулемет. Аккуратно сделан, но и не более.
— А почему русский же «максим» весит 64 килограмма, а этот — 12?
— А почему «льюис» — тоже 12 или 13, не помню точно… — ответил я, в соответствии с легендой, вопросом на вопрос.
— Так невозможно же сравнивать! Этот пулемет по боевым качествам превосходит даже и «максим», а «льюис»… Самоварная труба и диск на сорок выстрелов.
— Ну и что? — не понял я хода его мысли. Прикинувшись дураком, я кое-что выиграл.
— Да то, что не должно быть такого разрыва в качестве техники! Кто его сделал, где? — Станислав быстро и умело произвел неполную разборку. Сунул мне под нос крышку ствольной коробки. — Где клеймо завода, год выпуска, номер, наконец? А вот, посмотрите, — он протянул мне затворную раму, шток газового поршня, возвратную пружину. — И это, в сущности, все. Вместо полусотни деталей, грубых и ненадежных — только вот это…
Я понял, что его волнует. Конечно, если он не совсем дурак, а еще и, скажем, инженер, несоответствие конструкции техническому уровню века обязательно должно удивлять. Но я-то по легенде не инженер. Пришлось пожать плечами и растерянно развести руками.
— Почему бы и нет? Когда мы с вами родились, простые пятизарядные винтовки были в диковинку, а уж ручные пулеметы… Ваш отец тоже хватался за голову от изумления и, как великий русский режиссер, провозглашал «Не верю!»?
Он сообразил, что я безнадежен. И решил зайти с другой стороны.
— Тогда послушайте и поверьте мне на слово, потому что именно сейчас мне подтвердить это нечем. Мы три года наблюдаем за происходящим. И удивление только нарастает. Пулемет — частность, но очень наглядная. Я держал их в руках не один десяток. И знаете что, все они совершенно идентичны!
Я в самом деле не понял его пафоса и потому удивился от души, без наигрыша:
— Так, по-моему, уже с начала восемнадцатого века любое почти оружие выпускается серийно и все детали взаимозаменяемы. А с тех пор как Форд внедрил конвейер…
— Ерунду вы говорите. То — серийность, а здесь — идентичность. Они все совершенно одинаковы, — вразрядку произнес он. — У нас есть хорошие эксперты. Они изучали, сличали, фотографировали. Снаружи — да. Там имелись индивидуальные отличия, появившиеся в процессе эксплуатации. Но внутри!.. В местах, совершенно недоступных случайному повреждению, имеются абсолютно одинаковые спилы, раковины, другие дефекты обработки. То же касается и пружин…